ENOTH  DESIGN

Введение письменности, как мы уже говорили, очень сильно повлияло на развитие Японии, но его результаты проявились лишь после долгого инкубационного периода. Примечательно, что первая известная нам японская книга была написана по прошествии двух столетий с официального принятия китайского письма [1]. Письмом, конечно, пользовались и в V, и в VI веках, но главным образом для ведения счетов, составления описей или дипломатической переписки. При таком положении вещей письмо, по-видимому, долгое время оставалось прерогативой писцов китайского или корейского происхождения. Местные хроники утверждают, что переписчики были назначены в провинции "в первый раз" в 403 г., однако эта дата вызывает сомнения. Есть упоминания о письмах японских правителей в Китай в начале нашей эры, однако самым ранним из сохранившихся текстов является послание от повелителя Ямато китайскому двору в 478 г. Несомненно, вплоть до составления в 682 г. "Кодзики" прибегали к услугам пересказчиков, поэтому какого-либо значительного свода письменных источников существовать не могло. Вероятно, мы не погрешим против истины, если допустим, что вплоть до конца VI в. письменность оставалась монополией малочисленного сословия официальных писцов. Необходимо, однако, сделать некоторое различие между письмом и чтением. По ряду причин, требующих подробного объяснения, научиться читать по-китайски намного проще, чем писать, и поэтому, вероятнее всего, многие ученики-японцы могли с помощью учителя читать по складам отрывки из китайских книг, но сами не были способны составить текст или написать больше чем несколько китайских иероглифов. Постепенно, под руководством иностранных наставников, они приобрели некоторые знания о содержании канонических книг, привезенных в Японию, - это, во-первых, "Луньюй" ("Беседы и рассуждения"), или конфуцианский альманах, затем пять главных классических рукописей - "Ши цзин" ("Книга песен"), "Шу цзин" ("Книга документов"), "Ли цзин" ("Книга ритуалов"), "И цзин" ("Книга перемен"), "Чуньцу" ("Весны и осени"). Возможно, главным препятствием быстрому распространению письменности в Японии была чисто техническая трудность передачи слов агглютинативного, полисиллабического языка, каковым является японский, знаками, созданными для моносиллабического китайского, - трудность, усиленная различием в произношении звуков в этих языках. До появления подходящего способа передачи (а он в течение нескольких веков фактически не развивался) японец, чтобы использовать китайское письмо, должен был выучить китайский язык, совершенно отличный от японского по словарному составу, синтаксису и идиомам. Следует помнить, что на протяжении большей части VI в. Япония имела очень мало непосредственных контактов с Китаем и в овладении грамотностью почти полностью зависела от информации, получаемой через Корею. Несомненно, именно вмешательство Японии в корейские дела в этот период повлияло на задержку распространения образования. Правители интенсивно разрабатывали планы завоевания Кореи, материальная выгода от знаний была не столь очевидна, как военная добыча, а аристократы считали, что, коль скоро они могут купить услуги специалистов, нет причин мучиться, обучаясь читать и писать по-китайски. Поскольку письмо казалось лишь техническим навыком, ремеслом, мало чем отличающимся, скажем, от ткачества или живописи, его можно было поручить служащим. Только когда стало очевидным значение письменности в распространении новой религии и новой политической философии, она стала необходимой для правящих слоев. Желание дойти до истоков конфуцианской доктрины было серьезным мотивом, но сильнейший импульс к развитию образования в Японии дал, вероятно, эмоциональный стимул буддизма.

Не обязательно подробно вникать в отношения между Японией и Кореей в V и VI вв., но для уяснения того, как, когда и в какой мере Япония усвоила достижения китайской цивилизации, знание основных фактов этих отношений необходимо. Как мы знаем, японцы в начале V в. были в дружественных отношениях с государством Пэкче и чаще всего во враждебных - с Силла. Японская политика распространения своего влияния на Корейском полуострове заключалась в поддержке одного из воюющих государств против двух других. В течение всего V в. японцы совершали постоянные набеги на Силла, некоторые из них имели характер крупных военных экспедиций. В письме вэйскому императору от императора Японии в 478 г. последний представляет себя верховным главнокомандующим Японии, Пэкче, Силла и других корейских государств, поэтому, даже с поправкой на заносчивый язык документа, очевидно, что японцы благодаря своей воинской доблести осуществляли в то время серьезное воздействие на Корею. К началу VI столетия положение изменилось. Пэкче находилось под влиянием китайской цивилизации, было богаче, чем Силла, и, возможно, более пассивно или, в любом случае, более склонно к миру. Народ Силла был столь же воинственным, как и японцы, с которыми они несомненно были родственны по происхождению и которым никогда не подчинялись, в отличие от Пэкче, регулярно платившего японцам дань в компенсацию за военную помощь. В 516 г. сильный японский флот был отброшен от южного берега Кореи. К 527 г. возникла угроза потери японцами плацдарма в Корее - анклава между Пэкче и Силла. Они спешно снарядили экспедицию, которая, однако, была задержана одним могущественным провинциальным вождем из Западной Японии, вероятно, подкупленным Силла. Прошло несколько лет, прежде чем японцы смогли вновь собрать свои силы. В то время как Когурё на севере и Силла на юго-востоке усиливались, позиции Пэкче ослабевали, и оно все больше зависело от японской помощи. Год за годом правители Пэкче умоляли двор Ямато прислать войска и каждую просьбу подкрепляли ценными подарками. Несмотря на японскую военную помощь, Силла и Когурё объединились и сокрушили Пэкче, а к 562 г. японцам пришлось уступить Силла свою небольшую колонию Мимана. Время от времени они предпринимали попытки вернуть ее, но к началу VII в. Силла доминировала в Корее, и Япония ничего не могла сделать, хотя впоследствии долго стремилась восстановить свое влияние на полуострове.

Из Пэкче, откуда еще в 404 и 405 гг. прибыли ученые Атики и Вани, в 552 г. [2] прислали образ Будды и большое количество списков сутр, а в 554 - людей, знавших китайскую классику, медицину, гадание, составление гороскопов, музыку, а также буддистских монахов. В Пэкче, надо сказать, пригласили китайских преподавателей и официально ввели китайское письмо в 374 г., а буддизм приняли десять лет спустя (в 384 г.). Сведения о буддизме, несомненно, проникают в Силла в IV в., вероятно, из Когурё, но официально его принимают в правление Попхынвана (514-539 гг.). Можно предположить, что буддистское учение, полученное японцами из Кореи, сначала не получило широкого распространения. В Китае также не было благоприятных условий для постоянного распространения религии за его пределы, поскольку в Северном Китае после падения династии Хань и до подъема династии Суй царили почти непрерывная смута и междоусобицы. Судьба буддизма в эту длительную эпоху складывалась по-разному, но в первой половине VI в. у буддизма появились два ревностных адепта - лянский император У-ди (502-537) и вэйская вдовствующая императрица (516-528). Династические междоусобицы подходили к концу, и перспективы распространения буддизма становились сильнее по мере того, как крепли связи китайских дворов с корейскими государствами.

О развитии буддизма в Японии можно судить по упоминаниям, содержащимся в хрониках. Вместе со статуей Будды было доставлено послание от короля Пэкче, советовавшего принять новую религию, которая, как он пишет, хотя и сложна в объяснении и понимании, является самым превосходным из всех учений и приносит исполнение всех желаний. Император Японии, чувствуя неспособность оценить достоинства новой веры, передал вопрос на рассмотрение сановникам. Выбор во многом зависел от расстановки сил между соперничавшими придворными кликами. С одной стороны были клан Накатоми - как мы знаем, наследственные жрецы, и клан Мононобэ - дворцовая стража и ведущий военный род. Сочетание жреческой и военной функций делало этот альянс могущественным, и то, что они объединились, говорит о силе их общего соперника, семейства Сога. Сога, хотя и претендовали на древность и знатность происхождения, до этого времени не занимали сколь-либо выдающегося положения. Счастливому возвышению они были обязаны главным образом службе по управлению императорскими поместьями. В 536 г. Сога Инамэ был назначен о-оми, "главой вождей" - пост, соответствующий по значению канцлеру Империи. Он, насколько смог, усилил свои позиции, выдав дочь замуж в императорский дом, но наиболее серьезными препятствиями продвижению его рода были, очевидно, другие сильные кланы, влияние которых в основном было связано с государственной религией. Поэтому Сога принял сторону буддизма, тогда как и Накатоми, и Мононобэ утверждали, что поклонение иноземным богам приведет лишь к гневу старых богов, почитавшихся со времени основания Японии. Император поэтому даровал статую Сога, который установил ее в собственном доме. На время судьба новой религии повисла в воздухе, так как вскоре разразилась эпидемия, которую Накатоми и Мононобэ приписали гневу местных богов. Император подумал, что они, возможно, правы, и статую утопили в канале у Нанива. Сменивший в 572 г. своего предшественника император Бидацу был поклонником китайской литературы, но не верующим буддистом, и так как соперничество между Сога и Мононобэ продолжалось, судьба новой религии оставалась неопределенной. У нас нет повода предполагать, что сам Сога имел какие-либо причины, кроме политических, ее поддерживать. Мы знаем, тем более, что вскоре после того, как статуя была утоплена, он посоветовал посланникам из Пэкче, если те хотят, чтобы их страна процветала, почитать "основателя земли", под которым он подразумевал Онамоти, божество-творца (из мифологии Идзумо, возможно, корейского происхождения). В царствование Бидацу великим оми был Сога-но Умако, сын Инамэ. Как и его отец, он покровительствовал буддизму. Первые сделанные им шаги любопытны. Можно предполагать, исходя из его действий, что Умако счел новую религию необходимой для современных нужд страны, уже овладевшей другими достижениями цивилизации, такими, как литература и техника гадания. Чтобы внедрить буддизм должным образом, ему требовались проповедники, статуи, священные реликвии и храмы. С этого он и начал. Сога повсюду разыскивал культовые предметы и людей, исповедующих буддизм. Смогли найти лишь одного - бывшего корейского монаха, поселившегося в Японии и снова ставшего мирянином. Умако приказал ему возобновить святые занятия и распорядился обратить в веру трех юных девиц. Этих трех монахинь (одной было одиннадцать лет) обучили посту и молитвам, священные изображения установили в домашнем храме Умако, для хранения реликвий была возведена пагода, а сам Умако, с немногими другими, неустанно предавался молитвам. "С этого, - сообщает "Нихонсёки", - начался буддизм". Точная дата принятия буддизма неизвестна, но мы можем предположить, что примерно с 575 г. под покровительством могущественного государственного деятеля буддизм приобрел в Японии постоянную опору.

Некоторые сведения о буддизме, несомненно, достигали Японии и раньше, благодаря беженцам и другим иммигрантам с континента. Примечательно, что, кроме самого Сога, первые известные нам буддисты в Японии почти все - чужестранцы. Три монахини были кореянками или китаянками, одна из них была дочерью Сибо Тамо, главного советника Сога в религиозных вопросах. Сиба - японская версия знаменитого китайского фамильного имени Сы-ма. В 577 г. из Пэкче приехали монахи и аскеты, строители храмов и скульпторы, привезшие с собой религиозные книги, а в 579 г. из Силла прислали еще одну статую. Новая вера постепенно утверждалась. Но на ее пути возникли новые трудности: вскоре после описанных событий вспыхнула очередная эпидемия, и клика, противостоявшая Сога, снова использовала это бедствие, чтобы убедить императора запретить новый культ. Император согласился, и Мононобэ и Накатоми (по одной из версий) довольствовались разрушением священных сооружений Умако. С несчастных маленьких монахинь сорвали облачения и публично выпороли на рыночной площади. Умако тем не менее добился от императора разрешения почитать Будду частным образом, вернул монахинь под свое покровительство и выстроил новый храм, где они исповедовали свою веру. Таким вот образом, если можно верить хроникам, в Японию пришли Три Сокровища - Будда, дхарма, сангха - Будда, Закон и Монашеская Община. Есть, конечно, некоторая ирония в том, что учение добра было рекомендовано японцам монархом-тираном, нанимавшим у них солдат, а привилось в немалой степени благодаря ожесточенной борьбе придворных партий.

Следующий император, Ёмэй, "верил в закон Будды и почитал путь богов". В действительности он был тем, кем с тех пор стало большинство жителей страны - одновременно и буддистом, и синтоистом. Именно в этом отрывке в первый раз туземная религия упоминается как синто, "путь богов". Это новый термин, потому что до появления буддизма не было необходимости в специальном названии для официальной религии. Начиная с преемников Ёмэя, под покровительством трона и семейства Сога, буддизм начал процветать. Когда император заболел, он сообщил министрам, что хочет принять новую веру. Накатоми и Мононобэ резко возражали против того, что они называли "обращением спиной к богам своей страны", а Сога, конечно, были на стороне буддизма. Напряжение росло, и после серии интриг и короткой, но кровавой гражданской войны (587 г.) Сога пришли к власти, и Умако стал главенствовать в стране. Строились храмы, из Кореи привозились новые священные реликвии (587 г.), а вместе с ними прибывали жрецы, монахи, плотники для строительства храмов, скульпторы - все люди известные, как явствует из их имен. Все больше дочерей знатных людей становились монахинями, многие мужчины китайского происхождения отрекались от мира и становились монахами или аскетами. Умако послал монахинь, которых когда-то бичевали на базарной площади, в Корею для обучения и всячески содействовал распространению новой веры. Отметим, что заботился он больше о ее внешней стороне, поскольку сам был человеком безжалостным и свирепым и для достижения политических целей не останавливался ни перед чем. На нем лежит ответственность за убийства многих его противников, включая двух принцев и, наконец (в 593 г.), самого императора.

Преемницей убитого императора стала тридцатидевятилетняя императрица Суйко, а контроль над делами перешел к принцу Умаядо [3], сыну императора Ёмэя, более известному как Сётоку-тайси (Принц Святые Добродетели), по его посмертному титулу. Именно он стал действительным основоположником буддизма в Японии, и дальнейшее распространение учения является заслугой этого принца. Одаренный от природы, он с раннего возраста посвятил себя науке и, говорят, стал знатоком как в буддийском учении, так и в области китайской классики. Великий Сога, по-видимому, не злоупотреблял своей властью - отчасти потому, что он, несомненно, был удовлетворен могуществом, завоеванным им для своего клана, а также потому, что оценил великий дар принца. Главной заботой Сётоку-тайси было распространение моральных и интеллектуальных ценностей буддизма, хотя он не пренебрегал и внешними аспектами: храмами, пагодами, облачениями и церемониями - всем, что должно было в первую очередь служить новой вере для привлечения непосвященных. Храмы строились быстро [4]. Главы знатных семей с начала регентства "соперничали друг перед другом в возведении буддийских святилищ во благо повелителей и родителей". Великий храм, названный Ситэннодзи (Храм Четырех Небесных Царей), предшественник здания, давшего название современному деловому кварталу в Осака, появился в 593 г., также как и храм Хокодзи, или Асукадэра. Последний был завершен в 593 г., и представление о важности, этого события можно почерпнуть из того факта, что в честь этого храма неофициально переименовали название эры (Хоко). К концу 624 г. в Японии было 46 буддийских храмов, 816 жрецов и монахов и 569 монахинь. Заслуги Кореи в распространении буддизма в этот период невозможно переоценить. Корейцами были наставники Сётоку-тайси, и двое из них (первые настоятели Хокодзи), в частности, описываются в источниках как "главная опора Трех Сокровищ". С этого времени в страну хлынул поток жрецов, монахов, ученых и художников из Когурё и Пэкче. Они оседали в Японии, зарабатывали на жизнь преподаванием или искусством, часто вступали в браки с японцами, таким образом внедряя культуру и способствуя смешению этнических элементов, что принесло большую пользу Японии. Точных сведений об их происхождении у нас нет, но известно, что в то время как Пэкче посылало учителей в Японию, само оно получало наставников из Китая, и весьма вероятно, что многие иммигранты в Японии в то время (вторая половина VI в.) были китайцами от дворов Лян и Вэй, прибывшими из Кореи.

В 604 г. принц издал свод законов, который некоторые авторы ошибочно называют конституцией [5]. Это скорее собрание предписаний морального свойства, адресованное правящим классам. Интересно, что, не меняя систему управления, они являются поворотным пунктом в идеалах правительства, основываясь на новых полученных извне знаниях как религиозных, так и светских. Национальная религия, каковы бы ни были ее достоинства, под влиянием развивающейся клановой системы имела тенденцию стать в лучшем случае сложным церемониалом, оторванным от изначальных примитивных верований, а в худшем - средством подавления, служащим поддержанию кастовой системы. Кроме некоторых традиционных ценностей, содержащихся в ритуалах, в ней почти не выражались этические представления, поэтому при отсутствии мощных стимулов извне она была вынуждена развиваться в сторону обрядов и суеверий. Можно привести много примеров, иллюстрируя такое развитие, но, вероятно, достаточно сослаться на эволюцию, которую проделал древний ритуал очищения, превратившись в систему наказаний. Жертвы богам выродились в штрафы или в прямое вымогательство, их взимали равно и жрецы, и чиновники, и поэтому религиозные проступки часто наказывались более сурово, чем уголовные преступления. Буддизм при первом появлении в Японии тоже явно рассматривали как способ получения материальной выгоды или как средство предотвращения бедствий. Это естественный процесс. Сутры сначала читали, а потом понимали. Их считали магическими формулами, тем более что среди первых прибывших из Кореи буддистов были чтецы мантр, или заклинаний. Сога-но Умако поклонялся образу Будды в надежде исцелиться от болезни, император Ёмэй пожелал перейти в буддизм, когда почувствовал себя больным, и после того в течение многих лет наиболее пышные буддистские обряды совершались тогда, когда был болен монарх, или когда посевы нуждались в дожде, или когда какие-либо другие очень конкретные выгоды требовались стране. Из самых ранних буддийских храмов прекраснее всего были те, которые посвящались Якуси ("Царю Врачевания").
Главным в деятельности Сётоку было то, что его увлекло именно моральное и философское содержание буддизма, и он стремился его распространять. Наставления принца интересно изучать именно с этой точки зрения, поскольку тогда они позволят нам лучше понять и чувства его современников.

Статья I утверждает ценность гармонии в обществе и предостерегает против чрезмерной приверженности сословным интересам. "Высшие должны пребывать в согласии, а низшие в благополучии", как предписывает конфуцианская доктрина.
Статья II предписывает почитание Трех Сокровищ.
Статья III дает очерк китайской теории верховной власти с иерархией, основанной на повиновении. "Когда повелитель говорит, вассал слушает".
Статья IV поясняет, согласно все той же китайской концепции правления, что если долг нижестоящих - повиновение, то долг вышестоящих - соблюдение этикета. Здесь под этикетом подразумевается "церемониал", кодекс поведения, изложенный в "Книге ритуалов".
Статья V предостерегает против чревоугодия и жадности и адресована в первую очередь тем, кто должен разбирать тяжбы. Она требует правосудия для нижестоящих.
Статья VI направлена против льстецов и низкопоклонников.
Статья VII обращена против протекционизма на государственной службе и предписывает назначать на должности по заслугам.
Статья VIII требует усердной работы от чиновников.
Статья IX говорит о необходимости доброго доверия между нижестоящими и высокопоставленными.
Статья Х осуждает гнев. Не соглашаясь с другими, "мы не бесспорно мудры, а они не бесспорно глупы".
Статья XI учит высших чиновников важности вознаграждения за заслуги и наказания ошибок.
Статья XII гласит: "Пусть губернаторы провинций и местные вожди не взимают подати. В стране нет двух повелителей, у народа нет двух господ. Государь - господин народа и всей страны, чиновники, которым он дает полномочия, - его вассалы. Разве могут они, как и правительство, устанавливать налоги?"
Статья XIII направлена против пренебрежения официальной службой.
Статья XIV осуждает зависть.
Статья XV подтверждает I-ю.
Статья XVI - инструкция о сезонах общественных работ.
Статья XVII предписывает чиновникам советоваться между собой по важным вопросам.

На первый взгляд, все это выглядит как общие наставления и благочестивые рассуждения, но следует помнить, что (насколько нам известно) господствовавшая в то время система не имела ни обдуманной теории правления, ни свода инструкций для чиновников, ни морального кодекса, за исключением церемониальных предписаний и запретов, освященных национальной религией, и определенных традиционных правил поведения. Поэтому даже простая формулировка норм морали была почти революцией, и здесь, в абстрактной сфере, мы видим первые результаты заимствования из индийской религии и китайской философии, так как эти семнадцать статей - смесь буддистских и конфуцианских принципов. В этих, кажущихся безобидными, наставлениях правителям и подданным кроется новый взгляд на государство, ибо в то время как они требуют от нижестоящих повиновения вышестоящим, в равной степени они настаивают и на обязанностях вышестоящих перед нижестоящими и, что важнее всего, очень ясно провозглашают теорию централизованного государства, в котором высшая власть сосредоточена в руках императора и исполняется его чиновниками. "Правитель - господин народа и всей страны, все чиновники, которым он дает поручения, - его подданные". Это многозначительная фраза, значение которой можно осознать, лишь поняв политические условия той эпохи.

Во времена "Предписаний" Сётоку-тайси Япония была еще далека от политического единства. Скорее это была непрочно связанная группа кланов, в которой на первом месте стоял императорский клан. Кланы (удзи), в зависимости от происхождения, делились на три категории: императорский клан, члены которого претендовали на происхождение от Солнечной Богини; божественные кланы, предками которых были либо небесные боги из божественных соратников первого императора Дзимму, либо земные боги, под кем следует понимать местных вождей, уже правивших в Ямато, когда пришел Дзимму; и кланы пришельцев - иммигрантов, прибывших в разное время из Китая и Кореи. Императорский клан включал несколько семейств, в него входили не только правящий дом, но и некоторое число великих семей, глав которых именовали оми, "великие мужи". Старшим из них был о-оми, или великий оми, являвшийся главой и представителем всех оми. Следующими по значению за оми были вожди божественных кланов, называвшиеся мурадзи (главы групп), глава которых, известный как о-мурадзи, или великий мурадзи, был аналогичен великому оми. Кланы признавали верховенство императорского дома, но такое превосходство давало императору лишь очень ограниченную власть. Глава каждой ветви клана был хозяином людей и имущества этой ветви, и контроль над ним могли осуществлять только глава его клана и, в некоторых случаях, великий оми или великий мурадзи.

Государство, таким образом, состояло из клановых групп, находившихся в нестабильном равновесии. Равновесие поддерживалось скорее престижем, нежели силой императорского дома, и в таких условиях естественным было стремление одной из групп добиваться власти за счет других. Политическая история Японии на протяжении многих столетий, начиная с самых ранних эпох, о которых нам что-либо известно, складывается из борьбы кланов за господство, будь то контроль над императорским домом или его свержение. В этой борьбе императорский дом имел определенные преимущества. Во-первых, будучи потомком и наследником богов, глава императорского дома являлся высшим жрецом культа не только для вышеуказанных могущественных кланов Империи, но также и для всех других кланов, поскольку Солнечная Богиня была верховным божеством всего народа. В какой степени культ Солнечной Богини, как верховного божества, умышленно поощрялся правящим домом, сказать трудно. Существуют некоторые причины предполагать, что, как национальное божество, Богиня Пищи претендовала на большую силу и древность, но еще в давние времена ритуал поклонения Солнечной Богине мог быть перенесен из дворца в специальное святилище в Исэ, где службу проводили принцессы, и таким образом стал скорее национальным, чем клановым культом. К VI в. он стал прочной государственной религией, и с тех пор его эволюция носила настолько же политический, насколько и религиозный характер.

Вторым преимуществом было положение императора как представителя всех кланов в отношениях с иностранными государствами, особенно с враждующими государствами Корейского полуострова. Поскольку эти отношения часто сводились к военным действиям, он, по крайней мере теоретически, осуществлял верховное командование посланными за море военными силами. Автономия кланов была настолько полной, что только такая задача, как военный поход, могла позволить императорскому дому надеяться собрать с них налоги.

Третьим преимуществом была позиция императора как арбитра в спорах между кланами или их членами по вопросам права наследования и другим подобным делам. Заметим, что все эти преимущества основывались не на превосходящей силе, а скорее на традиции. Правительство, таким образом, было правительством согласия, а могущественные кланы могли с легкостью отказаться считаться с ним, когда ставкой были их собственные интересы или когда их вожди оказывались достаточно амбициозны, чтобы бросить вызов императорской власти. В историческое время известно несколько попыток захватить трон, в основном великими оми, являвшимися родственниками императорской семьи. Так, в 498 г., согласно "Нихонги", "Хэгури-но Матори-но Оми узурпировал правление страной и пытался воцариться в Японии". Он был разгромлен престолонаследником с при поддержке главы соперничающего клана Мурадзи Отомо-но Канамура. Это типичный пример, который показывает, что император, хотя теоретически и был верховным и неприкосновенным, на практике зависел от поддержки тех или иных великих семей. Свержение или даже убийство императора и наследника были нередкими случаями, и, говоря по справедливости, продолжительность династии зависела не от ее собственной силы, а от того факта, что узурпацию императорской власти какой-либо одной партией не потерпели бы остальные. Когда со временем некий сильный клан действительно добивался господствующего положения, ему было выгоднее контролировать правящую семью, чем свергать ее, и для упрочения своего влияния выдавать дочерей замуж за принцев императорского дома. Это феномен японской истории, характерный вплоть до недавнего времени: существование верховной власти de jure долгое время после того, как все, кроме внешних атрибутов, перешло к правительству de facto.

Именно Сога первыми установили такую систему в самой полной мере, хотя некоторые семейства достигали подобного положения и прежде, как, например, только что упомянутый клан Отомо. Достаточно парадоксально, что как раз возвышение клана Сога внесло наибольший вклад в становление прочного, имеющего большие последствия централизованного управления Японией, сменившего непрочное объединение практически автономных образований, существовавшее до VII в. Подобные Сога правители de facto желали большего, чем формальные полномочия, полученные от властелина de jure. Они хотели конкретных выгод - богатства и власти для подчинения других своей воле. Все это вожди Сога могли получить, только лишив другие кланы автономии, права владеть и распоряжаться плодами своих земель и людскими ресурсами. Исторически степень такой автономии была очень значительна. Помимо владений вождей великих кланов, вся заселенная территория в Японии принадлежала землевладельцам разной степени значимости. До нас дошли наименования множества классов этих землевладельцев. Подробно описаны куницуко или куни-но мияцуко (деревенские правители), каковыми являлись о-куницуко (великие деревенские правители), агата-нуси (господа поместий), инаги (хранители риса) и несколько других категорий [6] владельцев небольших поместий. Ниже них были рабы, выше - члены знатных кланов, мурадзи и оми. Одни деревенские правители были даже менее значимы, чем мелкие крестьяне, другие являлись территориальными магнатами, владеющими значительным количеством земли и людей, иные принадлежали к боковым ветвям знатных кланов или формально присоединялись к ним, на деле подчиняясь им, если проживали поблизости. Понять силу некоторых из таких провинциальных вождей можно из приводившегося выше примера, когда "деревенский правитель" Иваи, владевший обширной территорией острова Кюсю, в 527 г. смог преградить путь шестидесятитысячному императорскому войску, направлявшемуся в Корею. Лишь через год с лишним, с огромнейшими трудностями, центральные власти смогли подчинить его после ожесточенного сражения. Иваи, несомненно, исключительный случай, но в разной мере такое положение было свойственно всей Японии.

Центральная власть постоянно утверждала концепцию, что провинциальные магнаты владеют и управляют своими территориями как представители или даже чиновники императора. Еще под 534 г. в записях упомянут министр, в своей речи цитирующий китайскую доктрину: "На всей земной поверхности нет места, которое не было бы царским даром. Под необъятными небесами нет места, которое не было бы царской землей". Хотя эта речь может быть вымыслом и в Японии в это время подобная идея наверняка не была распространена, сама концепция развивалась и использовалась правящим домом всякий раз, когда это было возможно. Распространение китайских знаний, естественно, внесло значительный вклад в развитие этой концепции, и именно здесь, возможно, мы видим первое конкретное проявление результатов введения письменности. Письменность сделала возможным не только ведение счетов и реестров, но и оформление идей. В словаре японцев отсутствовали даже слова для обозначения должностей и действий централизованного бюрократического государства, судя по тому, что, хотя великий оми и великий мурадзи были не только главами своих кланов, но также, с постепенным развитием административной системы, стали занимать важнейшие государственные должности, их продолжали называть лишь великий оми и великий мурадзи. До тех пор, пока ранг не разовьется в должность, название должности не отличается от названия ранга. Другие высшие чиновники выразительно именуются тайфу - китайским словом, означающим просто "великий муж". Поздняя ханьская хроника упоминает посланника из Южной Японии к китайскому двору в 57 г. н.э., величавшего себя дайбу, и даже если это известие является анахронизмом с точки зрения японского языка той эпохи, очевидно, что с древнего времени японцы обязаны Китаю административной номенклатурой в той же мере, что и официальной иерархией, и что знание письменности ускорило развитие явлений точно так же, как и названий. Возможно, языку как существенному фактору развития политических идей придается слишком мало значения. Даже при высокоразвитой системе управления случается, что языковые ограничения могут препятствовать правильной трактовке проблемы, так как многие ситуации искажаются даже при простой попытке описать их, но при урегулировании формальностей управления на ранних стадиях точность письменного аппарата, вероятно, очень существенна; и в этом смысле своими достижениями в замене племенных институтов государственными японцы в первую очередь обязаны китайскому письму.

Трудно предполагать, что появление "Предписаний" Сётоку-тайси могло немедленно привести к какому-либо заметному изменению форм или существа правления. Они только провозглашали принципы, которые принц, с доброго согласия Сога, стремился применять. Действительные обстоятельства эпохи были почти прямо противоположны тем, которые он описывал как желанные. Никто из подданных не проявлял безоговорочного повиновения трону, никто из чиновников не выбирался за заслуги, правящие классы не являлись образцом соблюдения конфуцианских правил поведения, знать и землевладельцы не рассматривали налоги и принудительный труд своих крестьян как собственность императора. Да и народ в целом еще не поклонялся страстно Трем Сокровищам буддизма. На самом деле большая часть населения оставалась верна своим родовым богам, меньшая - почитала повсеместно принятых, и знаменательно, что Сётоку, хотя и не требует запретить национальные верования, нигде в своих "Предписаниях" не упоминает их. Они не нуждались в его поддержке, а он не отваживался запретить их. В действительности эдикт 607 г., о котором он должен был быть осведомлен, предписывает почитать богов неба и земли и благоговейно упоминает о божествах природы.

Однако постепенно почва для реформ была подготовлена. Поскольку клановая система по своей природе нестабильна, новые условия жизни требовали изменений: необходимость консолидации, хотя бы для захвата добычи и земель в Корее; неуклонное распространение образования и брожение новых идей, заключенных в политике и этике конфуцианства и религии и философии буддизма (систем, хотя и резко контрастировавших, но эклектическими умами взаимно не исключавшихся). Поэтому проповеди Сётоку-тайси нашли отчасти подготовленную аудиторию, а так как они очерчивали возможные реформы скорее неясно, чем определенно, они не вызывали открытого сопротивления, и Сётоку, хотя и постепенно, мог продолжать проводить в жизнь свои идеи.

Для укрепления императорской власти в первую очередь необходимо было увеличить богатство императорского дома, выражавшееся в имуществе, земле и людях. Столетиями алчность одних искала присвоить то, что ей позволила бы соперничающая алчность других. Одним из важных источников богатства была дань из Кореи. Слово "дань" из чувства национальной гордости регулярно используется для описания товаров, поступавших из корейских государств, но эти товары зачастую привозили в обмен на товары или услуги, полученные от японцев, и, по-видимому, это было началом зарубежной торговли, приносившей царствующему дому прибыль, значительную долю которой, однако, приходилось отдавать ведущим кланам. Другим источником силы, тоже происходившим из связей с континентом, было то, что корпорации или другие группы иммигрантов, включавшие ученых, художников, ремесленников или даже рабов, регулярно прикреплялись к императорскому дому, который, таким образом, в первую очередь мог претендовать на их труд и его плоды. Прирост богатства, создаваемого ими, имел особую ценность из-за дефицита подобных товаров, что давало императорскому дому контроль над обладанием такими вещами, как книги, картины, здания, прекрасные шелка, драгоценные металлы и украшения, - тем, к чему наиболее стремилась бурно развивающаяся культура. Для расширения своих земельных владений императорский дом прибегал ко всем возможным ухищрениям, и хотя он столкнулся с сильным соперничеством других жаждущих земли кланов, в некоторых отношениях его положение было более благоприятным. Одним из преимуществ положения первого среди равных была прерогатива вести тяжбы между кланами и ветвями кланов, что иногда приводило к упадку или даже пресечению рода, недостаточно сильного для сопротивления или же не могущего защититься от императорской власти. В таких случаях император конфисковывал в свою пользу или пользу своей семьи часть или все имущество (землю и рабов) виновного рода, а сам род мог быть если не истреблен, то обращен в рабство. Кроме того, споры о наследстве, особенно когда преемственность прерывалась, иногда разрешались назначением в качестве главы дома императорского ставленника, чаще всего отпрыска императорской семьи. Другим и, возможно, наиболее эффективным средством приращения императорских владений было создание новых объединений, будь то семьи или корпорации, и наделение их землей и людьми для их обработки. Этого достигали благодаря одному из наиболее любопытных и интересных институтов древней Японии - групп минасиро (одноименные) или микосидо (преемственные), уже упоминавшихся выше, но заслуживающих более подробного описания.

Как и везде, в Японии понятие земельной собственности развивалось медленно. В почти исключительно аграрном обществе земля без труда, затраченного на ее обработку, не является богатством, и поэтому мы обнаруживаем, что приобретение земли почти всегда связано с формированием группы людей для работы на ней. И наоборот, даже там, где корпорация (бэ или томо) изначально является ремесленной группой, как ювелиры, зеркальщики, изготовители мечей и т.д., для ее формирования и прокормления необходимо наделение ее землей. Такие гильдии были фактически самодостаточными производственными единицами, искусственно созданными, но существующими на основе наследственной преемственности. Поэтому следует помнить, что названия таких корпораций, как гильдия гончаров (хасибэ) или гильдия слуг (тонэрибэ), указывают не на занятия всех членов группы, а на услуги, которые корпорация в целом оказывает клану или другому институту, в чьей принадлежности она находится.
Впоследствии формирование "одноименных" и "преемственных" групп стало уже не просто подходящим способом повышения доходов короны без соответствующих издержек. Так, когда император Сэйнэй (Сирага), "обеспокоенный отсутствием детей", учредил в провинциях бэ лучников, управляющих и слуг, назвав их в свою честь Сирага-бэ, он закрепил за царствующей семьей не только их услуги, но и работников, необходимых для поддержания их существования. Таковы были "преемственные группы". Когда император Юряку учредил Анахо-бэ в память о покойном повелителе, он создал "одноименную" группу с целью увеличения доходов короны от сбора местных налогов. Интересным комментарием по поводу важности семейных чувств в жизни японцев служит то, что эти налоги учредили во имя семейной традиции.

ПРИМЕЧАНИЯ

[1] Ранняя письменность в Японии. Дата составления "Кодзики", 682 г., приведенная на стр. 69, не совсем точна, так как это время, когда император Тэмму приказал свести записи воедино, но они несомненно составили основу "Кодзики". Возможно, я преувеличил скудость письменных источников и медленное развитие образования до 700 г. Несомненно, введение буддизма сильно стимулировало использование письменности в VII в., когда с энтузиазмом принялись копировать сутры, и возможно, существовало больше исторических памятников, чем нам известно. Однако, кроме весьма сомнительных провинциальных записей 403 г., мы знаем очень немного значительных работ, написанных до 700 г. Это "конституция" Сётоку-тайси (604 г.), некоторые комментарии к буддийским рукописям, свод законов оми приблизительно того же времени, обнародованный в 666 г. Вот все, что, вместе с несколькими короткими документами и надписями на камне и бронзе, известно из существовавшего в VII в. Помимо перечисленного, все известные литературные памятники древней Японии появились после 700 г., например, "Кодзики" (712 г.), "Нихонсёки" (720 г.), провинциальные географические справочники, называемые фудоки, самый ранний из который, вероятно, "Харима фудоки" (708 г. ?), "Сэммё", или императорские эдикты (записаны в "Сёку Нихонги" (794 г.), хотя впервые, вероятно, собраны около 700 г.), и синтоистские гимны норито, записи которых следовало бы ожидать в самое древнее время, но впервые появляющиеся в "Энгисики" в литературной форме, едва ли датирующейся раньше 700 г. Какой-то ключ к разгадке такой весьма озадачивающей задержки в распространении знаний дают приводимые в хрониках замечания об обучении. До реформы Тайка существовали семинарии для знатной молодежи, но широкомасштабного обучения не было вплоть до основания университета, являвшегося частью системы министерств и управлений, учрежденных в результате реформы Тайка. Первым главой университета был назначен в 647 г. корейский жрец, и, возможно, незначительное число студентов в последующие десятилетия там имелось, но учреждение, по-видимому, не процветало, так как из хроник семейства Фудзивара известно, что в правление Тэмму (672-686 гг.) страна была настолько объята смутами и "сотня семейств" так была занята политическими делами, что к образованию не было интереса и классы оставались пустыми. И лишь к эпохе Тайхо, то есть после 700 г., университет начал процветать, и обращение с преподавателями и студентами постепенно улучшилось.
[2] Некоторые ученые пересматривают эту дату в пользу 538 г.
[3] Умаядо означает "конюшня", и существует легенда, что принц родился на конюшне. Это ничем не подтверждается в хрониках, хотя истории такого рода они любят отмечать. Поэтому некоторые японские ученые утверждают, что легенда придумана после смерти принца, когда отголоски рассказа о рождении Христа достигли Японии.
[4] Некоторое представление о распространении буддизма может дать факт, что с 624 г. по 692 г. количество храмов и монастырей увеличилось с 46 до 545.
[5] Конституция Сётоку-тайси. Хотя этот документ по своему духу в первую очередь буддийский и конфуцианский, в нем также очевидны другие китайские влияния. Число его статей - 17 - основано на неких мистических свойствах, приписываемых китайской магией числам 9 и 8, а дата, выбранная для его выпуска, подобрана по ее благоприятному положению в шестидесятилетнем цикле. В том или ином отношении форма и содержание документа, кажется, показывают, что японцы той эпохи еще не подходили избирательно к китайской литературе. Интересно заметить, что столь короткий документ свидетельствует о знакомстве с такими произведениями, как "Ши цзин" ("Книга песен"), "Ли цзин" ("Книга ритуалов"), "Сяо цзин" ("Книга о сыновней почтительности"), "Луньюй" ("Беседы и рассуждения"), ханьские хроники, антология "Вэньсюань", не считая работ Сюнь-цзы и других классических китайских авторов.
[6] Этимология и точное значение этих терминов неопределенны, но их приблизительный смысл приведен. Агата-нуси теоретически были арендаторами коронных земель, а инаги - смотрителями амбаров, где хранился рис, собранный в качестве налогов. Невозможно сказать, какова в действительности была степень их политического и фискального вассалитета.