|
 |
Дж. Б. Сэнсом |
|
ГЛАВА XV |
Ёритомо умер в последний год XII в. Ему в качестве главы правительства Камакура, номинально наследовали по очереди два сына, но ни тот, ни другой не обладали выдающимися качествами отца и не смогли удержать власть. Их мать, Масако, дама сильного характера, еще в девичестве проявила безрассудство: в день своей свадьбы, бросив жениха, она убежала с Ёритомо, и вся ее дальнейшая жизнь как бы продолжала эту стремительную увертюру. Она была дочерью влиятельного представителя рода Тайра, жившего в восточной Японии, некоего Ходзё Токимаса, человека незаурядных способностей, сумевшего разглядеть гений Ёритомо с самого начала и выступившего вместе с Минамото против собственного клана. Именно Токимаса стоял за спиной Ёритомо, когда формировалось правительство в Камакура, и именно он вместе с учеными из Киото детально разрабатывал планы его административной деятельности. После смерти Ёритомо был создан совет регентов, который возглавил Токимаса; но вскоре члены совета перессорились, и когда сёгуном стал второй сын Ёритомо, Токимаса остался единственным регентом. С этого времени, более сотни лет, регенты Ходзё контролировали сёгунов точно так же, как регенты Фудзивара контролировали императоров. Таким образом, Япония XIII в. являет удивительную картину: во главе государства находится император, чьи оставшиеся властные функции узурпированы отрекшимся императором, реальная власть которого номинально делегирована наследственному военному диктатору, но фактически принадлежит наследственному советнику этого диктатора. Ясно, что такая система множественного правления была слишком ненормальна, чтобы долго продержаться. Действительно, в конце концов она рухнула, потому что любой, кто видел, как власть переходит от заместителя к заместителю, быстро понимал, что такой процесс делегирования полномочий можно с выгодой продолжить дальше, до тех пор, пока ему самому не достанется доля власти. Однако регентство было хорошо организовано и находилось в умелых руках, и первый удар извне лишь добавил ему прочности, еще сильнее укрепив правительство Камакура. Недовольные магнаты предприняли несколько попыток свергнуть сёгунат, иногда в союзе с партией дворца, где всегда были люди, готовые устроить заговор против Камакура. В 1221 г. император Тоба II, чрезвычайно способный и образованный человек, после терпеливых и искусных приготовлений собрал значительное число сторонников. У него было собственное обученное войско, к тому же он предусмотрительно сумел заручиться поддержкой больших монастырей во внутренних провинциях, и это обеспечило ему значительное подкрепление, потому что буддийская община была богата и воинственна, а ее монашеские войска состояли из весьма опытных бойцов, всю жизнь проведших в уличных драках и налетах. Император повсюду разослал призывы к свержению регента Ходзё, которого объявил мятежником и поставил вне закона; он был очень близок к успеху, но администрация Камакура оказалась проворнее его. Регент мобилизовал большую армию и менее чем через месяц стал хозяином столицы. Императора, экс-императора и некоторых членов их семей выслали на отдаленные острова, а принцы, придворные и другие лидеры восстания были либо казнены на месте, либо отправлены в изгнание или в тюрьму, причем большинство из них было убито по дороге. Заговор императора фактически обернулся к выгоде правительства в Камакура, предоставив удобный случай уничтожить гнездо недовольства и, что более существенно, оправдав захват больших владений, принадлежавших семьям из Киото. Военное правительство крайне нуждалось в приращении земель, так как борьба между кланами породила многочисленный класс воинов, у которых не было ни желания, ни умения работать на собственных полях. Эта часть населения была непроизводительна, но чрезвычайно плодовита, и за поколение, прошедшее с 1185 г., их число так возросло, что земли на всех не хватало. Экономические условия были таковы, что очень многие вассалы сёгуна терпели нужду, и они вполне могли рассуждать так: "Если бы мы восстали, наше положение не стало бы хуже, а лучше - могло бы быть". Подобная ситуация опасна для любого общества, а здесь она становилось еще опаснее, потому что в большинстве своем разочарованными оказались люди, находившие удовольствие в единственном занятии - войне. Советники регента отчетливо понимали эту опасность и щедро разделили конфискованные поместья среди сторонников, которых желали расположить к себе или вознаградить. До выступления 1221 г. правительство Камакура воздерживалось от назначения управляющих в поместья, принадлежащие двору, в половине провинций или по крайней мере не взимало с них военный налог. Таких владений, как сообщают, насчитывалось свыше 3000, так что они оказались богатыми трофеями для голодных вассалов сёгуна. Целиком землю им не отдали, но их назначили управляющими (дзито), и их доходы стали гораздо больше, чем прежде. Вновь назначенные управляющие получали один участок земли из каждых одиннадцати, которыми управляли, а с оставшихся десяти им было позволено собирать налоги. Император - конечно, под давлением - одобрил этот проект эдиктом 1223 г. С этого времени, хотя правительство в Камакура либерально относилось к монарху и некоторым придворным домам, общий доход и власть придворной знати и даже императорского дома сильно уменьшились, а у военных правителей в районах, находившихся под влиянием Киото, теперь появились вассалы, которые вряд ли могли быть недовольны покровителями, давшими им столь доходные посты. В одном из древнейших источников о восстании 1221 г. рассказывается анекдот, который в интересном аспекте освещает значимость класса управляющих. "Император-инок" (Тоба II), совершая паломничество в Кумано, столкнулся с самураем по имени Нисина, который путешествовал с двумя сыновьями 14 и 15 лет. Его величеству понравились мальчики, и он взял их к себе на службу. Отец из благодарности тоже пошел служить двору, и когда сёгунат узнал об этом, то у него отобрали два поместья, которыми он владел, так как правительство Камакура обиделось на то, что его вассалы вступают в отношения со двором без его разрешения. Между тем фаворитка императора, танцовщица Камэгику, которой тот дал два поместья в Сэтцу, пожаловалась ему, что управляющий, назначенный сёгунатом, обманывает ее. Тогда его величество направил послание, в котором приказывал регенту вернуть Нисина его поместья и прогнать виновного управляющего. Регент - как он обычно поступал в тех случаях, когда желал подчеркнуть свое отношение к двору, - явился в Киото с тысячью всадников и заявил, что бывший император назначил Ёритомо генеральным управляющим всех земель Японии, что Ёритомо дал должности управляющих землями тем, кто помог ему разгромить врагов трона, и что эти посты, являясь наградой за заслуги, не могут быть отобраны у владельцев. Этот рассказ одновременно показывает и возможности управляющих, и то, как Минамото заботились о своих вассалах. Далее автор повествует, что императора разгневал ответ регента и с того момента он начал организовывать заговор с целью свержения сёгуната. Его величество мог бы и преуспеть в этом, имей он в своем окружении людей настолько же способных, как он сам, и, добавим, настолько же справедливых к подчиненным, как стоявшие у руля в Камакура. Однако жизнь в Киото не способствовала продвижению талантливых людей, тогда как на востоке Японии правители прошли суровую школу, воспитавшую в них практичный ум, а что касается изучения необходимых книг, то в этом они могли положиться на ученых, из столицы же приехавших. Сами сёгуны теперь еще меньше значили в Камакура, чем императоры в Киото. Когда династия Минамото прервалась, из столицы привезли ребенка из клана Фудзивара и возвели в ранг сёгуна. С этого времени (1226) более столетия должность сёгуна была марионеточной, так как верховное командование военными силами и главенство в клане Минамото номинально осуществлялось аристократом, который не был ни воином, ни Минамото, а Фудзивара, а впоследствии - принцем крови. Ненормальность ситуации этим не исчерпывается, поскольку подлинной властью сёгуна обладали наследственные регенты семейства Ходзё, а они принадлежали к роду Тайра, а не Минамото. Однако японцам такое положение не казалось столь странным, как оно кажется нам, так как их обычай усыновления создавал семейные связи, отличавшиеся от уз родства лишь по виду, но не по прочности. Регенты Ходзё, теоретически являясь узурпаторами, на практике, по стандартам своей эпохи, были чрезвычайно способными администраторами. Первые из них - Токимаса, которого вынудила уйти в отставку его дочь Масако, женщина сильного ума, и его сын Ёситоки. До 1333 г. пост регента последовательно занимали девять членов этой семьи. Достаточно описать их правление в общих словах, не останавливаясь на отдельных личностях, однако надо сказать, что Ходзё, по-видимому, были одарены от природы, эта одаренность доминировала и передавалась по наследству, и Масако унаследовала ее в полной мере. После смерти второго сына она обратилась к религии, но не отказалась от вмешательства в государственные дела, и с тех пор ее называли ама-сёгун, или "монахиня-сёгун". Масако умерла в 1225 г. в возрасте 70-ти с лишним лет, прожив очень деятельную жизнь. Она являет собой превосходный пример женщины, достигшей выдающегося положения, но это отнюдь не исключительной случай в раннефеодальной Японии. В ту эпоху влияние женщин было ощутимым, как в элегантных столичных кругах, так и в суровой военной среде, и ничто не указывает на то подчиненное положение женщины, каким оно стало позже. Главной похвалы регенты Ходзё заслуживают своим серьезным и в целом честным отправлением правосудия в традициях Ёритомо. В 1232 г. Государственный Совет в Камакура принял кодекс, названный по имени эры, в которую он был издан, "Дзёэй-сикимоку", или "Уложение годов Дзёэй". Это был труд регента Ясутоки и ученого Миёси. В отличие от кодекса Тайхо он не был систематическим сводом законов и не основывался на какой-то сознательной юриспруденции. Скорее это было собрание максим и правил для судей и администраторов, суммировавшее результаты векового опыта феодальной системы. В этом отношении кодекс типичен для методов Камакура - практичных, прямых, основанных на реальности и свободных от оков теории. Ясутоки писал своим чиновникам в Киото об этом "Уложении": "Оно не придерживается какого-либо источника... но составлено, как того требуют справедливые принципы". Отметим, что кое-чем оно обязано предшествующим кодексам, но относится к несколько другим сферам, так как его главной задачей было регулировать дела и поведение военного класса. В нем содержатся краткие статьи, резюмирующие основные принципы этического кодекса - такие, как верность и сыновняя почтительность, и он является настолько же моральным, насколько и юридическим руководством. Никаких попыток применять его вне феодальных владений не делалось. Земельные собственники, не бывшие вассалами Камакура, гражданские чиновники и великие монастыри подчинялись кодексу Тайхо - насколько тот еще действовал, законам, эдиктам и постановлениям, в изобилии выросшим из него, а также пользовались в своих владениях обычным правом. Но так как в основе кодекса Тайхо лежали давно исчезнувшие условия, феодальный кодекс гораздо больше соответствовал их потребностям и поэтому распространился в значительном числе частных и государственных владений - не по настоянию бакуфу, а из-за его практических преимуществ. Вскоре закон, который по содержанию и по сути был законом дома семейства Минамото, становится общеяпонским законом, в частности, по вопросам владения землей и вытекающих из этого прав - фундаментальных вопросов сельскохозяйственной экономики. То, что "Уложение годов Дзёэй" получило такое широко распространенное влияние, удивляет, если вспомнить его происхождение. Ясутоки, обнародовав его для своих вассалов, писал: "Боюсь, что в столице будут смеяться над такими указами, составленными невежественными варварами". Этот кодекс с последующими поправками, естественно, благоприятствовал интересам скорее феодальной знати, чем мелких собственников и чиновников. Но те, кто составлял его, и, что более важно, те, кто действовал в соответствии с ним, понимали, что суровый, но беспристрастно применяемый закон даст лучшие результаты, чем мягкий, которым можно злоупотреблять или пренебрегать. Крестьяне, хотя и несли бремя налогов, по крайней мере знали, что они защищены от незаконного вымогательства, и им позволялось при желании продавать свои участки и мигрировать. В этом праве им прежде отказывалось, и это право позднее, при менее просвещенном режиме, они потеряли. Нельзя сказать, что они стали счастливы, потому что рабство не было отменено ни как институт, ни как существующее положение. Но, к чести правителей Камакура, они поняли, что работник является основой экономики страны, и осознали важность правосудия по отношению к нему, как и к другим, стоящим выше по социальной лестнице. На эту тему можно написать много, но мы подчеркнем лишь то, что в средневековой Японии идея правосудия развивалась явно не в виде абстрактной концепции, состоящей из прав тяжущихся сторон и обязанностей судьи. Правосудие рассматривалось как нечто целесообразное, но не подавляющее, некий благосклонный дар правителя. Такой подход настолько сказался на всем последующем феодальном управлении, что некоторые кодексы законов впоследствии вовсе не обнародовались и охранялись почти как государственная тайна. В добавление к совершенствованию юридических методов правительство Камакура заботилось о местном управлении, проводя в жизнь в своих владениях политику, централизованно им разработанную. За губернаторами (сюго) и управляющими (дзито) строго надзирали инспектора, и любые вскрытые нарушения сурово наказывались. Тщательно рассматриваются вопросы межевания, использование водных ресурсов и урожайность, и правительство честно пыталось регулировать налоги в зависимости от урожая. Это был важнейший вопрос, особенно потому, что сбор риса сильно зависел от количества осадков, и это являлось слабостью рисоводства как основы сельскохозяйственной экономики Японии. В Японии рис - главный пищевой продукт и одновременно стандартная культура, другие злаки выращивались в относительно малых количествах. До недавнего времени такие продукты, как мясо, молоко и яйца, были лишь несущественным дополнением к рису, поэтому когда урожайность падала, часто случался голод. Эту опасность осознали еще в эпоху Нара, когда правительство не раз пыталось заставить крестьян выращивать резервную зерновую культуру, которая была бы урожайной в условиях, неблагоприятных для риса. Но из этого ничего не вышло, потому что невозможно было заставить крестьян выполнять соответствующие эдикты, и в течение многих веков японские крестьяне по-прежнему предпочитали заливное рисоводство, которое в нормальные сезоны давало более высокий урожай и более желанную пищу. При таких условиях, когда поля были маленькими, защищались дамбами и заботливо орошались, вопросы межевания и снабжения водой были жизненно важны для крестьян и могли вызвать сильнейший взрыв страстей. Поэтому военная каста проявила необычную для того времени мудрость, избрав политику защиты крестьян от личной зависимости. В этом отношении военные отличались в лучшую сторону от древних правителей, которые, по собственному признанию, были патриархальны и милостивы, и от позднейших феодальных автократов, требовавших лишь производительности. Другой сильной чертой режима Камакура была его простота и даже аскетизм. Рафинированная, но изнеженная роскошь, социальное соперничество, непомерные расходы на дворцы, наряды и пиры разоряли гордые семейства Киото одно за другим, и отчасти по этой причине Ёритомо и его преемники держались на расстоянии от культурной метрополии и строго контролировали своих вассалов в отношении раздачи придворных званий и чинов. Изысканное общество восхищало и привлекало простых воинов, которых аристократия презирала как "варваров с востока". Ёритомо, несомненно, знал своих людей и опасался того глубокого уважения к титулам, тех иерархических сантиментов, которые японцам, по-видимому, присущи в той же степени, что и англичанам. Именно тогда, когда в простую жизнь Камакура коварно вторглись социальные стандарты Киото, регентство стало ослабевать. Феодальная жизнь сохраняла свою раннюю непорочность и была безыскусной и справедливой на протяжении всего одного поколения. Частые изменения в деталях организации правительства Камакура происходили не из-за нерешительности, а благодаря постоянному поиску решения возникающих проблем. Для лидеров Камакура характерно то, что они не следовали теории, а действовали методом проб и ошибок. Они развивали какие-то властные органы и отказывались от других, но непрерывность руководящего начала сохранялась, и всегда существовало стремление скорее к корпоративному успеху, нежели к личным достижениям. Так, Государственный Совет, во главе с регентом, демонстрировал высшую степень сплоченности. Разработка важных вопросов проводилась в тайне, и указы выпускались анонимно. Коллективная ответственность имела два преимущества [1]: во-первых, это отбивало охоту к созданию фракций и интригам внутри и вне кабинета, а во-вторых, удерживало отдельных чиновников от требований личных почестей и в то же время предотвращало враждебные действия со стороны партий, недовольных решениями Совета. Короче говоря, члены Совета могли действовать без страха и пристрастия. Такой интересный метод управления при помощи совета мог дать ценные результаты, не будь он прерван внешними причинами. Марионеточным сёгунам, наследовавшим сыновьям Ёритомо, не позволялось распоряжаться административной властью, но они держали большой штат, и у них была многочисленная свита из киотской знати со столичными вкусами и привычками. Вскоре возникло придворное общество, поощрявшее идеи и развлечения, несовместимые с сохранением тех суровых воинских добродетелей, от которых зависело благосостояние регентства. Вероятно, аскетическое и бережливое общество, которым так восхищаются моралисты, всегда таит в себе зерно собственного упадка. Сам факт, что в нем строго предписываются нравы и поведение, означает, что ему угрожают изменения. Но неизменяющаяся культура - культура мертвая, а перемены сами по себе желательны и привлекательны. В конце концов, для большинства людей вкусная еда, красивая одежда, картины, поэзия и даже социальное соперничество более приятны, чем монотонная жесткая дисциплина и однообразная жизнь. Это поняли многие провинциальные самураи, пребывавшие под строгим правлением Камакура. Регент Токиёри сам славился своими скромными привычками. Ходивший во время его жизни анекдот повествует, как однажды, принимая гостя, он не смог найти в своем пустом шкафу ничего, кроме какого-то соуса на дне чашки и небольшого количества вина. Существовало много подобных историй, в которых высокие персоны выступают образцами бережливости. Но их жизнь заполняло удовлетворение властью, в то время как простым воинам нечем было занять себя, как только их лишили азарта битвы. Поэтому молодые люди искали посты в окружении сёгуна и были склонны пренебречь военными упражнениями ради таких изысканных занятий, как музыка, танцы и стихосложение. Академические историки, и японские, и европейские, порицают такой отход от канонов простоты, но это движение не являлось полностью реакционным. Культура феодального общества была ограничена, и это хорошо, что ее разнообразил интерес к искусству, литературе и даже к правилам приличия, который поощряли аристократы Киото. Жизненный уровень мелких феодалов на востоке постоянно рос, а правители Камакура делали все возможное, чтобы законами о расходах воспрепятствовать тому, что казалось им угрожающим расточительством. Такое явление часто повторялось в истории Японии. Определенная группа или класс добивались власти, их потребности увеличивались, как и их численность, поскольку их экономическое положение благоприятствовало такому росту. Однако, в то время как потребление возрастало, производство оставалось неизменным или увеличивалось в меньшей степени, потому что сдерживалось почти постоянным фактором - площадью обрабатываемых рисовых полей. Критическая точка наступала, когда правительство пыталось искусственными методами снизить потребление, что не давало эффекта. Тогда начиналась борьба между потребителями, принимавшая в феодальные времена форму гражданской войны, и перераспределение власти. Таков был ход событий и во второй половине XIII в., но его прервали давно назревавшие внутренние и внешние препятствия. Внутреннее положение было скверным, несмотря на достижения администрации Ходзё. В округе Камакура в 1257 г. произошло разрушительное землетрясение. В 1259 г. разразились страшный голод и беспощадная эпидемия: как сообщают, улицы Киото были завалены трупами и умирающими; управляющим приказали снизить подати, чтобы уменьшить страдания людей, которые питались травой и кореньями. На следующий год эпидемия продолжала свирепствовать, и бакуфу, не имея в запасе действенных мер, приказало губернаторам молиться и читать сутры в храмах и святилищах всех провинций. Недостаток трудоспособных людей был очень велик, так что даже пришлось освободить преступников, приговоренных за убийство. В самой столице, в дополнение к другим бедам, вспыхнула ожесточенная вражда между великими монастырями, и воинственные монахи терроризировали все население, вплоть до императора. Это не было ни новостью, ни редкостью, так как монастырь Энрякудзи угрожал двору еще в 969 г., а на протяжении XIII в. его вооруженные отряды нападали на город более двадцати раз. Наиболее серьезные беспорядки происходили в 1235 и 1236 гг. и вновь в 1256, 1257 и 1264. Власти Камакура обычно держались в стороне, но время от времени были вынуждены вмешиваться. Например, когда спор между монахами и императором в 1259 г. угрожал превратиться в серьезное столкновение, в столицу вошли несколько сотен воинов бакуфу. Возникла угроза столкновения, но монахи сочли за лучшее отступить и запереться за своими воротами. Однако воинам бакуфу приходилось оставаться начеку из-за угрозы вылазок и подстрекательства. Отсюда можно судить, насколько была близка к анархии ситуация в столице и внутренних провинциях, где располагались великие храмы. Мы узнаем, что в это время на стенах дворца появляются памфлетные надписи, такие, как: "В новом году - скверные предзнаменования", "На земле - опустошение", "В столице - солдаты", "В правительстве - бесчестье", "Во дворце - фаворитизм", "В провинциях - голод", "На дне реки - скелеты", "В молельнях - пожары" и т.д. Обратившись от внутренних событий к связям с внешним миром, мы обнаруживаем ряд тревожных и грозных обстоятельств. Со времени Сугавара Митидзанэ (894) официальных обменов посольствами между Японией и Китаем не было, хотя Китай оставался источником культуры, и купеческие суда по-прежнему везли японских монахов и студентов к китайским очагам знаний. Китайцы в то время значительно опережали японцев в судостроении и навигации, и движение между двумя странами, по-видимому, в основном было в руках китайских судовладельцев. Но японские суда тоже пересекали море, хотя и не всегда как мирные купцы. Известно, например, о протесте, вызванном их набегами на корейское побережье, который сделал правитель Корай (или Корё - государство, после падения танской династии занимавшее весь полуостров, теперь именуемый Кореей). Он жаловался, что в то время как между странами была договоренность о посещении Кореи только двумя японскими кораблями в год, их приходит больше и они грабят города и деревни на побережье. Интересно отметить, что, хотя японцы были чрезвычайно обидчивы в отношениях с другими странами и легко оскорблялись, если тон казался им неуважительным, правительство Камакура признало неправоту своих людей. Набеги были частными предприятиями их вассалов из западной Японии, которым сделали выговор и приказали вернуть награбленное, состоявшее главным образом из зерна и кож. Такого рода конфликты продолжались с перерывами более столетия, и угроза войны между Кореей и Японией существовала всегда. Ее предотвратило в основном то, что бакуфу было слишком озабочено домашними проблемами и стеснено в средствах, чтобы ввязываться в рискованную заморскую кампанию. А теперь появилась и другая очень важная причина не ссориться с Кореей: в 1263 г. Хубилай, великий хан монголов, стал императором Китая и владыкой многих пограничных государств. Эти "окружающие царства", - как о них пишет Гиббон, - "были принуждены в различной степени платить дань и повиноваться силе или ужасу, наводимым его войсками". Корея стала послушным вассалом монголов, и Хубилай выдал одну из своих дочерей замуж за ее правителя. Затем, продолжая словами Гиббона, "безудержные амбиции Хубилая вдохновили его на завоевание Японии; его флоты дважды терпели крушение, и жизни 100000 монголов и китайцев были принесены в жертву в этих бесплодных походах". Рассказ об этих вторжениях интересен, он вызывает волнение, хотя многое в нем неясно, но мы ограничимся здесь самым кратким изложением событий. В 1268 г. Хубилай отправил в Японию посольство, привезшее послание от "Императора Великой Монголии" "правителю Японии". Письмо вручили представителю бакуфу в Дадзайфу на Кюсю и оттуда с большой поспешностью передали в Камакура. В послании указывалось, что Японии следует вступить в дружеские связи с Китаем, и в конце прямо говорилось, что там, где отношения негармоничные, обязательно происходит война. В течение следующих пяти лет последовали и другие послания. В Киото были напуганы, а в Камакура хотя и встревожились, но отказались отвечать послам Хубилая и отправили их назад. Наконец, в ноябре 1274 г., после годичных приготовлений монгольская армия отплыла из Кореи на корейских кораблях, команды которых состояли из корейских же моряков. Мнения японских авторитетов по поводу размеров флота и числа людей расходятся, но наиболее вероятные цифры - 450 кораблей и 15000 монголов, а также 15000 корейских моряков и вспомогательных войск. Они без труда захватили острова Цусима и Ики, маленькие японские гарнизоны которых храбро защищались до последнего человека. С обитателями островов обошлись с отталкивающей жестокостью. Затем корабли поплыли на Кюсю, и войска высадились на берегах залива Хакодзаки. Японцы первоначально сделали ошибку, недооценив врага. Они могли не принимать в расчет корейцев, которые обычно становились легкой жертвой их мечей, но монголы были свирепыми и искусными воинами, их полководцы имели большой опыт управления крупными армиями, и они были вооружены не только мощными луками и стрелами, бьющими насмерть более чем на 200 метров, но и тяжелыми метательными машинами [2]. Японцы, напротив, были в невыгодном положении, так как сражались в свободном строю или вообще без строя. Более того, они были ошеломлены китайским огнестрельным оружием, которое, по-видимому, представляло собой некое устройство для метания зажигательных снарядов. Однако в абсолютной храбрости японцы могли состязаться с любой армией в мире, а когда они вступали в ближний бой, то лишь очень искусный фехтовальщик мог противостоять их страшным мечам. Первыми монголов встретили местные вожди, владельцы или управляющие поместий на Кюсю. Они знали, что из западной Японии и Камакура движется большая армия, в которую мобилизовали всех кого смогли, но не стали ее дожидаться, сразу же атаковали и понесли тяжелые потери, но сражались до наступления темноты, после чего отошли за земляной вал - ждать подкрепления. В этом не было необходимости, так как до наступления темноты монголы решили вернуться на корабли. Возможно, они намеревались атаковать на следующий день, но надвигалась буря, а они понесли жестокие потери, и поэтому чувствовали себя безопаснее на борту. Ночью разразился сильный шторм, и на рассвете весь флот унесло, или его увели для безопасности в открытое море. При поспешном отступлении монголы потеряли множество кораблей, а по возвращении в Корею оказалось, что поход обошелся им более чем в 13500 человек. Между тем, правительство Камакура приказало губернаторам всех западных провинций собирать войска. Правительственное послание наследственному губернатору Бунго на центральном Кюсю содержало следующие слова: "Господину Отомо
Хёго-но Ками Нюдо. Монголы напали на Ики и Цусиму,
и предстоит битва. Поэтому будут посланы войска.
В дальнейшем вам надлежит объявить всем
землевладельцам Девяти Провинций, даже если они
не вассалы сёгуна, что за добрую воинскую службу
они будут вознаграждены по заслугам. Еще до того, как этот приказ был подписан, монголы отступили за проливы в Корею, но бакуфу, достаточно хорошо зная амбиции Хубилая, догадывалось, что он предпримет еще одну попытку. Действительно, спустя несколько месяцев Хубилай прислал послов с требованием, чтобы правители Японии прибыли воздать почести к его новому двору, в Пекин. Ничто не могло бы разъярить японцев сильнее, чем этот наглый тон, и шестерых несчастных посланников целыми и невредимыми препроводили в Камакура, где отрубили им головы и выставили их на всеобщее обозрение. Кажется даже, хотя точно это не установлено, что бакуфу одно время планировало экспедицию с целью "наказания иноземных пиратов". Оно объявило чиновникам приморских провинций, чтобы те собирали кормчих и матросов для подготовки к нападению на "чужеземную страну" следующей весной (1276) и были готовы отправить их в Хаката по данному сигналу. Вероятно, в их планы входило предупредить монгольское вторжение, совершив рейды на корейские гавани, как только станет известно о формировании корейским правителем флота, необходимого Хубилаю для транспортировки войск. Японцы действительно, согласно корейским источникам, атаковали побережье полуострова в 1280 г. и могли сделать это в 1276, хотя точно это неизвестно. В то же время бакуфу форсировало оборонительные мероприятия: в частности, землевладельцам Кюсю было приказано соорудить каменный вал на берегах залива Хакодзаки. На выполнение работ отводилось шесть месяцев; каждый землевладелец обязан был выстроить один дюйм стены за каждый тан (примерно 0,14 га) его владения. На деле же работы длились пять лет. Все это время Хубилай боролся с сунской династией, ведя войну в Южном Китае, и лишь в 1280 г. он снова обратил свой взор на Японию. Он отправил еще одну миссию, предлагая или, скорее, приказывая, Японии установить отношения с Монгольской империей, иначе говоря, подчиниться ему в качестве вассального государства. По приказу бакуфу послам отрубили головы, а подготовку ускорили. Бакуфу было прекрасно известно о событиях на материке, так как купеческие суда продолжали курсировать между Японией и Китаем, и священнослужители ездили туда и обратно по ученым делам, а о том, что намерения Хубилая совершенно очевидны, свидетельствовал ультимативный тон его последнего послания. Вассалы в целом с
готовностью откликнулись на призыв бакуфу.
Многие управляющие и другие "домочадцы" еще
до этого призыва выступили с собственными
инициативами. Сообщается, что один из вассалов
был так огорчен, пропустив первое нападение, что
поклялся сам пересечь море и искать монголов,
если те не придут вновь в течение десяти лет.
Другие делали более скромные, но не менее
искренние предложения в письменных клятвах
своим сюзеренам. В 1276 г. крупные феодалы Кюсю
(Сёни, Отомо и Симадзу) потребовали от своих
вассалов списки имеющихся в их распоряжении
людей и имущества. Некоторые из этих документов
сохранились, и выдержки из них передают дух
времени лучше, чем педантичное перечисление
событий. Вот что представлял
собой дом воина из среднего класса, отошедшего от
активной жизни, содержащего семью из трех
поколений на доход с каких-то шестнадцати
гектаров рисовых полей. Еще более скромное
домовладение фигурирует в следующем примере. Этот документ (кстати, показывающий, что женщина занимала должность управляющего) имеет слегка романтический оттенок, вызывающий подозрения относительно его аутентичности, но несомненно, что в первые годы после вторжения монголов боевой дух был высок, особенно среди жителей Кюсю, принявших на себя этот удар и вообще во всей японской истории отличавшихся своей воинской доблестью и спартанским образом жизни. Однако не все вассалы бакуфу проявили подобный патриотический пыл, и нужно признать, что даже среди тех, кто наиболее упорно сражался, некоторые продемонстрировали неприличное рвение, ища награды. Когда бакуфу проверило отчеты о первом вторжении, то выяснилось, что некоторые воины, отправившиеся на войну, не участвовали в сражении, а иные остались дома под предлогом защиты своих уездов. Очень трудно было разобраться, кто заслуживает наград, а кто порицания, и задержка с выяснением этого вызвала такое сильное раздражение, что некоторые наиболее независимые вассалы отправились в Камакура настаивать на своих претензиях лично. Японские историки часто утверждают, что монгольские вторжения, вызвав чувство национальной угрозы, создали чувство национального единства. В самых общих чертах это, возможно, и справедливо, но возникает сомнение, могла ли вообще идея нации в ее новейшем значении зародиться в умах людей, живших на острове и не имевших политических отношений с соседними странами. Однако в целом военный класс показал должный боевой дух, и когда опасность подступила вплотную, ринулся в бой с неистовой отвагой. Воины не забывали о собственных интересах, но их поведение мало отличалось от безответственного эгоизма представителей других слоев населения. Духовенство, как уже отмечалось, бурлило сверх всякой меры, и все то десятилетие, когда монгольская угроза была наиболее велика, великие монастыри почти беспрерывно ссорились и воевали между собой. Едва лишь весть о разгроме монголов в ноябре 1274 г. достигла Киото, как монастырь Кофукудзи в Нара, вмешавшись в спор о земле двух святилищ синто, прислал для демонстрации силы в столицу вооруженный отряд, который оставался там более месяца и настолько запугал двор, что император не отваживался показаться на публике, а обычные новогодние праздники и церемонии были приостановлены. От этих монахов в конце концов откупились, но почти сразу же вспыхнули новые волнения. В 1276 г. разразился неистовый спор между монастырями Энрякудзи, Хиэйдзан и двором по поводу преемственности руководства сектой Тэндай, пока наконец через два года в этот спор не вмешалось бакуфу. В 1278 г. Энрякудзи под предлогом, что другой монастырь присвоил его привилегии, учинил бунт в Киото, который в конце концов подавили войска бакуфу. В 1279 г. произошел разрыв между служителями синто из Ивасимидзу и Хиёси. Если духовенство было неуправляемым, то и миряне были небезупречны, хотя их споры чаще протекали в менее буйной форме. Существовала линия Фудзивара, представители каждого поколения которой были прославлены как великие поэты. Садаиэ принимал участие в составлении новой антологии древних и современных стихов. Его сын Тамэиэ также был великим поэтом своей эпохи, и все его четверо сыновей тоже были поэтами. Одному из них, Тамэудзи, император приказал подготовить стихотворное собрание, которое было завершено в 1279 г. Тамэудзи присвоил право управления поместьем, принадлежавшее его младшему сводному брату, тогда еще подростку. Мать мальчика сама была поэтессой. Ее сильно возмущало надменное отношение Тамэудзи и к поэзии, и к собственности, и она предприняла поездку в Камакура, чтобы изложить свое дело тамошнему двору. Ее путешествие описано в коротком путевом дневнике, "Идзаёи никки", содержавшим несколько дошедших до нас коротких стихотворений. Тяжба затянулась до 1313 г., и когда окончательное решение было вынесено в пользу сына Тамэудзи, оба главных зачинщика дела уже умерли в Камакура. Поэзия была настолько серьезным делом в Киото, что вражда, порожденная этим спором, заразила весь литературный мир, и следствием ее стало возникновение двух непримиримо соперничавших поэтических школ. В конце 1280 г. бакуфу
узнало, что монголы собираются напасть будущей
весной. Регент Токимунэ через губернаторов (сюго)
распространил воззвание, призывая своих
вассалов готовиться к сопротивлению. Он обещал
награды тем, кто проявит себя достойно, и угрожал
суровыми и длительными карами за неверность.
Одно место в этом документе особенно интересно.
Там говорится: Подобные указы по примеру регента издал император, обращаясь к землевладельцам, не являвшимся вассалами бакуфу, включая чиновников во владениях великих храмов. Доходы императора от некоторых поместий в западных провинциях передавались в распоряжение войск. Двор, наконец, понял, насколько велика опасность, и не ограничился только материальным вкладом в предстоящую кампанию. Император взял на себя инициативу в обращении за помощью к высшим силам и приказал по всей стране молиться и проводить службы в храмах и святилищах. Службы продолжались беспрерывно; принцы и знать проводили все время в молитвенных бдениях. В монастырях великих сект настоятели и монахи постоянно читали наиболее авторитетные сутры и произносили заклинания, называемые дарани, а святилища бога войны Хатимана заполнились прихожанами всех сословий и вероисповеданий. Император разослал собственноручно написанные письма могилам своих великих предков. Отрекшийся император сделал то же самое, а также поклялся, что будут прочитаны 300000 свитков известной сутры [3]. По тысяче свитков было роздано каждому аристократу и придворному из его свиты, а те распределили их между своими родственниками и друзьями, которые обязались прочитать их. В святилища Исэ и храмы других великих божеств синто были отправлены специальные вестники, и император совершил паломничество к святым местам, с просьбой о победе. Регент Токимунэ, несмотря на занятость военными приготовлениями, тоже не пренебрег священными обязанностями и, как сообщают, переписывал сутры собственной кровью. Удар обрушился в июне 1281 г. Два огромных войска отплыли в Японию: одно из Кореи, включавшее около 50000 монголов и корейцев, а второе, около 100000 китайцев - из южного Китая. Корейский флот высадил войска на Кюсю 23 июня. Южный флот прибыл позже, отдельными флотилиями. Они высадили сильные войска в нескольких пунктах близ залива Хаката. Подробности сражения неизвестны, но мы знаем, что вал доказал свою эффективность, что японцы храбро дрались на суше, а на море их маленькие суда производили сумятицу среди менее подвижных монгольских кораблей. Смогли бы они обойтись без посторонней помощи - сказать трудно. Вероятно, смогли бы, так как в данный момент они, видимо, численно превосходили монголов и наверняка сумели бы сломить принуждаемых к сражению китайцев. Сражение продолжалось более пятидесяти дней с момента первой высадки. Затем разразилась буря, бушевавшая два дня, и она была столь сильна, что большие деревья вырывало с корнем, а множество вражеских судов ветром и приливом в беспорядке затащило в узкие проливы. Здесь они сталкивались, терпели крушение, а их экипажи становились легкой добычей японцев. В одном источнике сообщается, что из 4000 кораблей вернулось только 200, а из вторгшейся армии в 150000 человек не спаслось и одной пятой. Вероятно, это преувеличение, но несомненно, что войско из Кореи, состоявшее главным образом из монголов, потеряло почти половину своих воинов, а потери южного флота были еще тяжелее. Излагая события, последовавшие немедленно после разгрома монголов, мы попытаемся дать характеристику трем основным группам населения, а именно: аристократии Киото, военному сословию и духовенству, - крестьян же можно исключить, потому что они, хотя численно превосходили всех прочих, просто делали то, что им приказывали. Бакуфу послало указания всем вассалам на Кюсю: им следует восстановить оборонительные сооружения и с неослабевающей бдительностью продолжать военные приготовления, не покидая своих округов. Угроза следующего вторжения существовала двадцать лет, и лишь в 1300 г., после смерти Хубилая, монголы, судя по всему, отказались от мысли подчинить Японию. Из-за постоянного тревожного ожидания бакуфу оказалось в затруднительном положении: перед правительством встало множество проблем, связанных не только с интригами двора и воинствующим духовенством, но и с собственными голодными вассалами. Монашество, прекратив на время военных действий распри и посвятив себя молитвам за победу, вскоре вновь возобновило свои усобицы. Предметом борьбы была земля, и, стремясь добиться богатства и влияния, монахи угрожали членам императорской семьи. Партия двора разрывалась между страхом перед насилием и надеждой на успех, полагаясь на поддержку недовольных воинов. Кроме того, сразу же после разгрома монголов заслуги духовенства высоко оценивались всеми классами общества, не исключая и самих самураев, приписывавших удивительный успех японских войск божественной помощи, дарованной в ответ на молитвы. Священнослужители же быстро извлекли выгоду из этого религиозного чувства и настаивали на том, что у них больше прав на вознаграждение, чем у самураев, которые всего-навсего сражались. Военное правительство
после 1281 г. находилось в состоянии неустойчивого
равновесия. С одной стороны, его финансы были
истощены военными расходами, а с другой -
претензии к нему постоянно росли. На протяжении
столетия после прихода к власти правители
Камакура могли преодолевать наступавшие один за
другим кризисы, потому что после гражданской
войны они были в состоянии вознаградить
сторонников землей, отобранной у противника.
Война же с монголами, не принеся вообще никакой
добычи, довела до обнищания всю страну. Война
унесла множество жизней, привела к значительным
разрушениям на Кюсю и потребовала огромных
расходов на содержание армии. Еще более
серьезным последствием было падение
производства. Так, в одном докладе того времени
говорится: "В течение последних нескольких лет
из-за нападений монголов повсеместно уделялось
большое внимание военному искусству, в то время
как крестьяне и землевладельцы почти забросили
сельское хозяйство". Несмотря на
уменьшившиеся ресурсы правительства, вассалы
требовали от него вознаграждения за военную
службу и компенсации за понесенные расходы.
Почти неизбежным итогом стало то, что правители
Камакура восстановили против себя больше людей,
чем расположили, так как то, что они давали одним,
они вынуждены были забирать у других, и в
результате все были недовольны. В отличие от
первых сёгунов Минамото, регенты Ходзё не могли
полагаться на клановую верность, потому они что
не были членами семейства Минамото и, будучи даже
номинальными заместителями сёгуна, в феодальной
иерархии стояли не выше других сильных вассалов.
Правительство пыталось затянуть решение вопроса
о вознаграждении или переложить ответственность
за его выполнение на провинциальных чиновников,
что вызвало еще большее недовольство. Своими
действиями правительство вызвало оппозицию, а то
и настоящую вражду со стороны многих влиятельных
князей и лишилось лояльности пострадавших от
войны самураев низшего ранга. Отрывок из петиции,
датированной 1296 г., то есть спустя пятнадцать лет
после вторжения, показывает преобладавшие в
обществе чувства: Проблемы сыпались на регентов Ходзё со всех сторон. Административная машина Камакура благодаря заслугам ее создателей катилась по инерции еще двадцать пять лет или около того, но участь ее решилась во время монгольского вторжения. Знать Киото начала плести заговоры против Камакура и нашла союзников среди разочарованных феодальных магнатов. Регентство к концу XIII в. потеряло почти все качества, которые до сих пор помогали ему сохранять свои позиции. Старинная скромная простота исчезла, и единства больше не было. Суды Камакура уже не были столь эффективны и беспристрастны, но стали нерешительными и коррумпированными. Несомненно, эти изменения отчасти вызваны нездоровым влиянием Киото, но истинную и основную причину следует искать в слабости экономики военной диктатуры. У правительства не было достаточных средств на удовлетворение требований своих вассалов, и в попытках отсрочить выполнение этих требований оно прибегало к отчаянным уловкам. Среди таких изобретений была пагубная практика отсрочек исполнения тех исков, о которых знали, что их невозможно удовлетворить, или вынесение неокончательных решений по тяжбам, находящимся в их компетенции. Это было грубым промахом, который лишь приводил соперничающие стороны к использованию силы или обмана и ослаблял феодальную дисциплину. Пожалуй, законодательство, введенное в то время, служит лучшей иллюстрацией беспомощности бакуфу перед лицом экономических проблем. Многие вассалы испытывали финансовые затруднения - как из-за расходов, связанных с войной с монголами, так и просто из-за растущего уровня жизни. Они продавали или закладывали свои поместья и не могли платить налоги бакуфу. Поэтому бакуфу обнародовало "Указ Милосердного Правления" (Токусэйрё), который не только запрещал вассалам продавать или закладывать поместья, но также предписывал не рассматривать тяжб, связанных с возмещением основного долга, или процентов от предыдущих сделок подобного рода. Итогом стало противодействие слоя кредиторов, который,естественно, состоял из богатых феодалов, и ухудшение положения должников, потому что такой закон легко обходили [4]. Этот и другие законы того времени были отменены почти сразу же после их появления, но уже сам факт их появления достаточно красноречив и освобождает от дальнейшего описания безнадежного положения, в котором оказались регенты Ходзё. Между тем в Киото практика отречений дошла до того, что в 1300 г. было пятеро живущих экс-императоров, в большей или меньшей степени распоряжавшихся властью, которая принадлежала царствующему императору, и надеявшихся, что ему будет наследовать кто-либо из членов их семей. Легко представить, какая борьба между придворными кликами разгорелась вокруг трона. К 1330 г. распри свелись к конфликту между двумя линиями правящего дома - старшей и младшей. Император Го-Дайго II из младшей линии жаждал свергнуть бакуфу, которое поддерживало старшую линию. К 1333 г. он заручился поддержкой не только в центральной и западной Японии, но также на севере и на востоке и даже среди непосредственных вассалов Камакура. Летом 1333 столица была захвачена и сожжена, регент Такатоки и более двухсот его родственников и верных сторонников предпочли сдаче в плен самоубийство. Регентство закончилось, и Киото снова стал резиденцией правительства. Император Го-Дайго II занял трон и окружил себя министрами, набранными из придворной знати, но на заднем плане, занимая посты, значение которых было не столь заметно, стояли феодалы, оказавшие ему поддержку. Среди них был Асикага Такаудзи, могущественный вассал Минамото, который, вопреки приказу Камакура выступить против Го-Дайго II, перешел на сторону императора. Именно он и некоторые другие магнаты обладали реальной властью. Но эту истину партия двора не осознавала или не желала осознавать, и в течение нескольких лет она пыталась оживить институты дофеодальных дней, когда императоры правили через своих министров и провинциальных чиновников. Однако в реальности результатом переворота для Японии стало не продолжение конфликта между бюрократическим управлением и феодализмом, а конфликт соперничающих феодальных партий, и в течение более пятидесяти лет после падения правительства Камакура страну раздирали междоусобицы, обычно происходившие под видом войн из-за вопросов престолонаследия. В этой борьбе, несмотря на частые препоны, семейство Асикага, как правило, одерживало верх, но лишь с 1392 г., с урегулированием династических споров, они смогли почувствовать себя в безопасности на месте сёгуна. ПРИМЕЧАНИЯ [1] Это справедливо и в
отношении религиозного закона того времени.
Настоятель монастыря не мог проводить политику
или устраивать дела своей властью. Он должен был
во всем, кроме рутинных вопросов, подчиняться
решению совета всех монахов. Возможно, именно
поэтому примечательно, что монах Эндзэн
участвовал в подготовке "Уложения годов
Дзёэй". |
| Часть первая. РАННЯЯ
ИСТОРИЯ Глава I. Истоки Глава II. Ранние мифы и хроники Глава III. Ранняя религия Ямато Глава IV. Освоение китайской науки Глава V. Культурные связи и реформа Тайка Часть вторая. ПЕРИОД
НАРА Часть третья. ЭПОХА ХЭЙАН |
Часть четвертая.
КАМАКУРА Глава XIV. Развитие феодализма Глава XV. Регенты Ходзё Глава XVI. Религия, искусство и литература Часть пятая. МУРОМАТИ Часть шестая. ЭПОХА СЭНГОКУ Часть седьмая. ПЕРИОД ЭДО |